Как в Рязани встречали Новый год в 40-е
Старые фотографии… Уходящая натура. Сколько тайн хранят эти снимки? Сколько мы уже не узнаем никогда?
Успеть отстоять у времени еще оставшееся, успеть связать ускользающую разорванную нить. Ведь это только кажется, что прошлое, где-то недостижимо далеко. Нет, оно здесь рядом с нами, на расстоянии вытянутой руки.
Новый год зимой суровою,
А я по пояс весь в снегу обледенел.
Сплошные выстрелы, «Катюша» вновь гремит,
Над головой снаряд немецкий пролетел.
Эту почти забытую песню на мотив знаменитого танго «Брызги шампанского» напевает мне Лев Дмитриевич Семенов. Мы сидим на сегодняшней рязанской кухне, и за чашкой чая разговор уносит в военное время.
- Да, эту песню взрослые пели за новогодним столом. Еще «Кирпичики»… А еще у нас был патефон и две пластинки Вертинского и пластинка Петра Лещенко. Но это уже в 45-ом году было.
- Елку ставили?
- Обязательно. Единственный Новый год без елки – с 41-го на 42-й. Немцы наступали на Москву и наша семья, как и многие рязанцы, уехала в деревню. В декабре передали, что немцев отогнали, и мы вернулись в город. В Рязань приехали 31 декабря, буквально за несколько часов до Нового года. Так что не до елки было. Помню на столе стояло две тарелки: одна с мармеладом, другая с печеньем. Вот и все угощение. Но ощущение праздника все равно было.
- А в городе елки стояли?
- Да ты что, какие елки?! Кстати, первую большую елку я увидел уже после войны, когда отец меня взял с собой в Москву. Стояла эта красавица на Манежной площади и по моим детским впечатлением была вся сияющая огнями. Нет, конечно, в хронике показывали Сталина с детьми на кремлевской елке, но для нас все это происходило как будто на другой планете.
- Но во Дворце пионеров-то, наверно, проводили новогодние утренники?
- Обязательно. И во Дворце, он тогда находился в городском парке, там, где сегодня Дом народного творчества, и в детском саду, и в школе. В детском саду Дед Мороз раздавал нам подарки. Они были в квадратных коробках из серого картона. Зато внутри настоящие шоколадные конфеты – настоящее чудо!
- А как елку наряжали? Какие игрушки были?
- Замечательные. Еще довоенные. В основном стеклянные, на них все можно было разглядеть до мельчайших деталей. Помню, у меня была любимая игрушка – самоварчик. Самый настоящий только маленький. Еще были зайцы, лисички, яблоки, виноград. Когда я уже в 50-е годы пришел работать на электроламповый завод, то еще застал ту самую линию, на которой выдували до войны эти маленькие чудеса.
Семейные хроники
Прервем на время наше путешествие в Рязань образца 40-х годов прошлого столетия. Для того чтобы немного рассказать читателям о семье Льва Дмитриевича.
- Я тут в архиве нашел формулярный список моего деда по материнской линии, — рассказывает Лев Семенов. — Николай Алексеевич Хрущев, 34 лет, из потомственных дворян, имения нет, получил домашнее образование и выдержал испытание на получение классного чина в Ряжском уездном училище. 18 января 1902 года определен на службу в Скопинское уездное полицейское управление. Женат на Барышниковой Вере Николаевне. Сведений о детях не имеется. Эта справка, да еще две фотографии – вот все документальные свидетельства. Судьба его брака с Барышниковой — загадка. Видимо, дед был человеком больших страстей. Доподлинно известно, что был женат гражданским браком с крестьянкой Неонилой Ивановной Муравьевой. Вот от этого союза и берет начало наша семья.
В Рязани у Хрущевых было два больших дома на улице Полонского и дом на улице Полевой с огромным садом. Отец семейства, Николай Алексеевич умер в конце 1916 года, оставив семью накануне страшных событий.
- Естественно, о своем «хрущевском происхождении» в советские годы мы старались не упоминать – вспоминает Лев Дмитриевич. — Не те времена были, чтобы дворянскими корнями хвастаться. Да и, честно говоря, знали об этом родстве очень немного. Но вот ведь парадокс – второй мой дед по отцу погиб во время «ленского расстрела». И этого родственника я с гордостью заносил во все анкеты. Хотя, лично у меня, всегда был интерес к нашим семейным связям. Маму расспрашивал, а как только это стало возможным, стал в архивах копаться. Но, к сожалению, в них сохранилось очень немного.
Из дома на Полевой Хрущевых выселили в маленький флигель на улице Яхонтова сразу же после революции. Я познакомился с этой семьей в конце 60-х и хорошо помню комнаты, заполненные старинной мебелью, безделушки на комоде, нездешние безделушки, как будто вышедшие из другой жизни.
- Из всей семьи высшее образование получили только двое, продолжает рассказ Лев Дмитриевич. – Моя тетка Валентина окончила институт благородных девиц в Москве, еще до революции успела, а ее брат Леонид учился в нашем рязанском пединституте. Остальные не прошли по анкетным данным. Кстати, у Леонида, самого младшего, судьба сложилась трагически. Мама рассказывала, что он больше всего на деда был похож, такой же шебутной, вечно выдумывал чего-то… Однажды на спор в одних трусах и шляпе через весь город на пролетке проехал. А перед самой войной в какой-то компании, за рюмкой рассказал анекдот. Кто-то донес, и дядьку арестовали – обычное дело по тем временам. Еще повезло – срок отбывал в Ярославле. В 42-ом выпустили, и он пешком добирался до Рязани. Я помню очень отчетливо, как к нам прибежали соседи – ваш Леня на вокзале сидит и идти не может! Мы наняли подводу и поехали за ним. Привезли домой, а через несколько недель он умер от цинги.
С картошкой и тушенкой
Новый год, порядки новые,
Колючей проволокой лагерь обнесен.
Кругом глядят глаза, глаза суровые
И смерть голодная повсюду стережет.
Мелодия знаменитого танго вновь возвращает нас к новогодней теме.
- Лев Дмитриевич, как одевались на праздник?
- У мужчин высшим шиком считались яловые сапоги, собранные в гармошку. В них заправлялись габардиновые брюки. Женщины наряжались в крепдешиновые платья. Но все это появилось в 43-ем году. До этого все было очень бедно. Помню, отец пришел с фронта в отпуск в зимой 42-го, и я очень огорчался, что он не в сапогах, а в обмотках. В 43-м первый раз в Новый год по радио исполняли Гимн Советского Союза. До этого всегда пели Интернационал.
Перед Новым годом мы в школе готовили концертную программу и выступали с ней в госпиталях перед раненными. Помню, нас угощали шоколадом и тушенкой.
- А что было на праздничном столе?
- Та же тушенка, картошка, соленья… Вообще я не помню, чтобы мы особенно нуждались в продуктах. Хлеба часто не хватало, а картошка всегда была в избытке.
- Шампанское было на столе?
- Да мы тогда и не представляли, как оно выглядит. Старше поколение, конечно, помнило по довоенным временам, а мы ребятня о шампанском только в песнях слышали. Взрослые пили водку. Продавали ее в розлив. Помню, как меня перед праздником посылали в знаменитый на всю Рязань магазин №5 на улице Вознесенской, там, в чайник наливали водку, и я нес ее домой.
Мы ведь победили!
Как будто там мы будем пить вино шипучее
За очи карие, за то, чтоб жить,
Чтоб жизнь казалась нам
Немножко лучшею,
А за шампанское готов я умереть.
- Хорошо помню первый послевоенный Новый год. С 45-го на 46-ой. Это уже был настоящий праздник. Отец где-то достал поросенка, его приготовили с гречневой кашей. На столе стояло вино, все веселились, пели песни, танцевали. Магазины были завалены красной икрой и крабами, их почему-то никто не покупал. Вот тогда появились первые городские елки – на площади Ленина и на Соборной. Вообще, весь этот год казался сплошным праздником! Ведь мы победили, теперь все должно быть по-другому!
Мы еще долго беседовали с Львом Дмитриевичем Семеновым. На его глазах Рязань становилась совсем другой. И Новый год праздновали уже совсем по-иному. Только те военные праздники навсегда остались в памяти. Это ведь только кажется, что прошлое где-то недостижимо далеко. Нет, оно здесь рядом с нами, на расстоянии вытянутой руки.
Михаил Колкер
