Ещё одна история о принце датском

Опубликовано: 21:29, 24.04.2016 ; Автор: Анна Заречная

21 апреля в Рязанском театре драмы состоялась премьера спектакля «Гамлет» в постановке Карена Нерсисяна.

Как известно, «Гамлет» – самая длинная пьеса У. Шекспира. Даже с многочисленными купюрами она, как правило, идёт на сцене не менее трёх часов. «Мы это выдержали!» – со вздохом облегчения говорят друг другу, выходя из зала после представления, две зрительницы. Выдержали что? Многочасовое «сидение» на одном месте или психологически напряженную атмосферу спектакля? А может быть, плохо «перевариваемую» концепцию постановки? Будем разбираться.

Помнить о тебе?

Да, бедный дух, пока гнездится память

В несчастном этом шаре.

Призраку отца Гамлета (Олег Пичурин) в постановке рязанского театра определена одна из важнейших задач. Этот образ – ключ к пониманию характера главного героя в интерпретации режиссёра Карена Нерсисяна. Во время диалога Гамлета (Роман Горбачев) и Призрака оба актёра перемещаются по сцене параллельно друг другу, делают одинаковые движения. Создается впечатление, что между ними находится зеркало. Так, один Гамлет становится отражением другого Гамлета. Мечущийся дух проникает в голову, в «несчастный шар», и уже не оставляет принца. Его облик, как навязчивая идея, появляется всюду, в любом незнакомом человеке, напоминая о необходимости свершить возмездие. Поэтому не столько внутренняя потребность самого Гамлета толкает его на скорейшее установление справедливости, сколько мрачная тень не дает ему покоя и требует скорейшей развязки.

Режиссёр воплотил свою задумку, казалось бы, самым незамысловатым образом. Актёр, исполнявший роль Призрака, затем легко узнаваем в образе Капитана, Могильщика, Моряка, и каждый раз при виде знакомого лица принц Гамлет вздрагивает, ощущая, что Тень отца преследует его повсюду. Однако этот простой, но очень удачный и доходчивый сценический приём вызывает необходимый эффект и ведёт мысли зрителей в нужном для режиссёра направлении. Стоит отметить, что Призрак отнюдь не пугает. Он не загримирован под восставший из ада труп, хотя многие инсценировки «Гамлета» (например, театр «Барбикан», режиссёр – Линдси Тернер, 2015 г.) продолжают использовать сцену появления Тени как устрашающий, шокирующий зрителя момент, который, как правило, сопровождается технически возможными для данной эпохи спецэффектами (традиция, берущая своё начало ещё от первого представления, в котором призрака играл сам Шекспир). «Бедный дух» в исполнении Олега Пичурина довольно «живой» дух: говорит звонко и отчётливо, быстро перемещается по сцене, резок в движениях. Только бледное лицо и мрачно-зелёный свет, пронизывающий дым, указывает на то, что герой появился из потустороннего мира. В концепции данного спектакля это скорее плюс, чем минус, так как физиологические подробности в постановке, которая использует приёмы условного театра, выглядели бы неуместно. Всем известный череп Йорика заменяет пушечное ядро. В сцене похорон Офелии нет ни гробов, ни могил, ни крестов, нет самой Офелии, есть только гладкое ложе, похожее на носилки, покрытое белым саваном и цветами. В меру условно и более чем понятно.

Её любил я; сорок тысяч братьев

Всем множеством своей любви со мною

Не уравнялись бы.

Иногда в инсценировках «Гамлета» бывает неясно, почему Офелия во втором акте сошла с ума. Её сумасшествие должно быть каким-то образом психологически мотивировано первой половиной пьесы. Эта проблема решается по-разному. Один из вариантов – показать в самом начале спектакля чрезмерно экзальтированную, восторженную, «странноватую» Офелию (например, МХТ им. Чехова, режиссёр – Юрий Бутусов, 2005 г.). Для юной девушки с такой нестабильной душевной организацией довольно одного серьезного потрясения, чтобы её разум помрачился (в данном случае на долю несчастной выпало два испытания – отвергнутая любовь и смерть отца, убитого возлюбленным). Или другой вариант – Офелия настолько сильно любит Полония, что его смерть действительно полностью лишает ее рассудка. Но тогда эту глубокую дочернюю любовь стоит на сцене изобразить. Как раз эта концепция образа Офелии была выбрана рязанским драмтеатром. Несмотря на довольно сухие, сдержанные фразы, которыми обмениваются дочь и отец, зритель видит, что Полоний (Юрий Борисов) любит дочь и желает ей добра. Правда, добро это он представляет по-своему, сообразуясь с собственным жизненным опытом и мировоззрением, но о лучшей доле для Офелии Полоний заботится искренне. И Офелия (Анастасия Бурмистрова) льнет к отцу, гладит его руку, просит к него защиты. Милая, светлая, жизнерадостная и вполне здравомыслящая Офелия появляется на сцене в белом длинном платье, с её плеч свисает легкая ткань и шлейфом тянется по полу, напоминая сложенные крылья лесной феи. Но в то же время она не изнеженное и безответное существо. Сцена диалога с Гамлетом, где они, смотря друг другу в глаза, держась за головы друг друга, абсолютно на равных пытаются перекричать друг друга, показывает Офелию как девушку, способную постоять за себя, возмущенную несправедливостью обвинений, брошенных в её адрес. Эту сцену можно считать одной из самых ярких в спектакле. Обоим актерам удалось создать сильнейшее психологическое напряжение с помощью эмоциональной самозабвенности и чётко проговариваемого текста.

Боль и обида Офелии показана явно; её, очень похожие на натуральные, стенания заставляют сопереживать зрителей. Утрата отца – ещё более сильный удар, и причина умопомрачения Офелии становится понятной, однако, внешний вид девушки во втором акте вызывает недоумение. Светящееся здоровьем лицо актрисы, яркий блеск в глазах, бодрый голос слабо выдают в ней признаки сумасшествия. Кажется, что девушка просто невинно, по-детски дурачится. Хотелось бы видеть эту границу «до» и «после» более чётко, иначе испытать чувство жалости к несчастной Офелии становится очень затруднительно.

… Шут на троне;

Вор, своровавший власть и государство,

Стянувший драгоценную корону

И сунувший её в карман!

Клавдий (Александр Зайцев) на сцене именно такой, каким представляет его Гамлет в трагедии: «Блудодей, убийца окаянный…», «Убийца и холоп; Смерд, мельче в двадцать раз одной десятой Того, кто был вам мужем; шут на троне…». Точное попадание, прямое соответствие – ни больше, ни меньше. Похотливость выдает в нём то, как он смотрит на Гертруду, прикасается к ней, как позволяет в присутствии свиты хватать её, беспардонно поднимать на руки, кричать, несмотря на то, что она всё же королева. В своём преступлении он ни капли не раскаивается и во время молитвы о спасении души позволяет себе всяческого рода богохульства. Холопство и шутовство сквозит во всем его поведении: смешки, глупые гримасы, желание сойти запанибрата, лицемерие. Государственные дела его мало интересуют: даже дипломатические письма он не соизволит читать и только отмахивается от них рукой. Можно представить себе, к чему приведет его правление. Но самое страшное – это неуемная злоба, требующая физической расправы со всеми, кто окружает Короля в минуты гнева. Более отвратительного персонажа себе сложно представить. Неудивительно, что подобное ничем не прикрытое бесстыдство так взбесило принца Гамлета, видевшего перед собой с детства совсем иной пример благородного правителя.

Поведение матери в глазах сына еще более омерзительно, и в данной сценической интерпретации именно Гертруда – центр, от которого несчастья, как круги по воде, расходятся все шире, захватывая все большее число невинных жертв. «Моей больной душе, где грех живет, // Все кажется предвестьем злых невзгод»: её грех повлек за собой череду последующих трагических событий. Клавдий – абсолютное зло, Гертруда – зло, которое выбрано свободной волей, и тем оно ещё ужаснее. Красное, провоцирующее платье Королевы (Марина Мясникова) притягивает не только взгляды мужчин, но и беды на придворных и всё государство. В постановке Нерсисяна Гертруда глупа, безнравственна, без королевского достоинства и должного её положению поведения, но она простодушна и добра. Во многом Гертруда напоминает роковую красотку, спутницу крупного мафиози из фильма о преступном мире, действие которого происходит где-нибудь в США начала XX века. Ассоциация эта не случайна. Ощущение причастности героев к среде гангстеров возникает из-за костюмов, схожих по стилю одежды той эпохи (художник по костюмам – Татьяна Виданова), и из-за соответствующего музыкального сопровождения (Карен Нерсисян).

Кинематографические черты проступают также в сцене молитвы Клавдия. После того, как принц замечает Короля со сложенными руками в попытке обратиться к Богу, он бросается к нему, душит злосчастного убийцу своим ремнем и избивает. Свет в зале полностью выключается, и через полминуты на освещенной сцене мы видим Гамлета и Клавдия на прежних местах, словно ничего и не происходило. Воображенная Гамлетом сцена расправы предстала перед зрителями как наяву. Поразила абсолютная безмятежность Александра Зайцева. По положению тела и ровному дыханию нельзя было сказать, что только что он участвовал в схватке, в которой отчаянно пытался освободиться из цепких рук Романа Горбачева. Однако финал сцены, когда Гамлет отказывается от своей затеи и уже намеревается идти в комнату матери, несколько смазал поднятый Романом Горбачевым ремень, использованный в воображаемой схватке. Каким-то чудесным образом, пренебрегая художественной правдой, он оказался недалеко от главного героя. Эффект кино мгновенно исчез.

Однако, несмотря на различные эксперименты с формой, в постановке было бережно сохранено и представлено главное – шекспировский текст. И, наверное, самым точным и аккуратным проводником поэтической мысли стал главный герой постановки – Гамлет.

Как всё кругом меня изобличает…

Начало спектакля. На сцене актёры – придворные короля Клавдия. Среди группы молодых людей главного героя легко узнать: болезненный вид, вызванный скорбью об умершем отце, сутулая спина как признак замкнутости в себе, ироничный и полный презрения взгляд.

Роман Горбачев погружен в роль и не выходит из неё ни на секунду. Во время чтения бродячим артистом монолога об убийстве Приама Горбачев не сводит взгляда с исполнителя, повторяет губами, произносимые им слова, раскачивается в такт, как бы нагнетая и усиливая в себе чувство ненависти к своему врагу и жажду скорейшего совершения мести.

Сцена убийства Полония чрезвычайно эффекта. Оглушительный крик Гамлета, в котором и разочарование, и страх при виде заколотого «вельможи», и осознание напрасно совершенного убийства, пронзает зрительный зал. Его тяжелейшее эмоциональное состояние выплескивается в бесполезное избиение мёртвого Полония. Отчаяние Гамлета вызывает сочувствие у публики. Его душевные муки выглядят настолько невыносимыми, что героя становится чисто по-человечески жаль.

Такого не абстрактного, не режиссёрски «изощренного», а «человечного» Гамлета не так часто встретишь в современном театре. Видно, что актёр очень аккуратно, даже с каким-то пиететом подошёл к этой роли. Создается впечатление, что главное для Романа Горбачёва представить не какого-нибудь оригинального Гамлета и, тем самым, «выпятить» себя как артиста, а показать зрителю Гамлета как гениальное творение Шекспира, как беспрецедентный в мировой драматургии характер, актуальный и своевременный в любую эпоху. Поэтому и тексту было уделено пристальное внимание.

Интересно, что режиссёр не стал делать акцента на монологе «Быть или не быть…», и актёром он был прочитан буднично, без истерики. Карен Нерсисян не последовал примеру литовского режиссёра Эймунтаса Някрошюса (1997 г.), хотя его своеобразную версию «Гамлета» считает близкой себе. Те, кто видел постановку Някрошюса, прекрасно помнят, каким фантастическим образом популярный монолог был обыгран: с огромной люстры стекала холодная вода и, как оказалось, бумажная рубашка Гамлета сползала мокрыми кусками, обнажая мерзнущее тело героя. Нерсисян пожалел психику театрального зрителя и не стал терзать его замысловатыми абстракциями, символами и фокусами. «Быть или не быть…» уже довольно заштампован, и поэтому самым оригинальным, что можно было с ним сделать, просто не уделять ему много места. В тексте достаточно блестящих монологов и диалогов, на которые стоит обратить внимание зрителей. Выходит, что публика все три часа во внимании и напряжении. Но, как говорится, все претензии к автору. «Гамлет» – это трагедия, в которой показаны самые низменные человеческие пороки и поднимаются самые сложные вопросы человеческого бытия. К тому же она чрезмерно насыщена событиями, и в ней задействовано большое количество персонажей. Безусловно, нужно быть достаточно подготовленным зрителем, чтобы в полной мере воспринять инсценировку такого произведения. А постановка рязанского театра достойна того, чтобы её воспринимать. В ней много плюсов. Чувствуется бережное отношение к шекспировской пьесе, хотя она и не лишена современных элементов прочтения, которые создают спектаклю своё неповторимое лицо.

ФОТО В.В. ЕВКИНА